Неточные совпадения
Бабушка
отпускала Марфеньку за Волгу, к будущей родне, против обыкновения молчаливо, с некоторой печалью. Она не обременяла ее наставлениями, не вдавалась в мелочные предостережения, даже на вопросы Марфеньки, что взять с собой, какие платья, вещи — рассеянно отвечала: «Что тебе вздумается». И велела Василисе и
девушке Наталье, которую посылала с ней, снарядить и уложить, что нужно.
— Что Поляков? Потужил, потужил — да и женился на другой, на
девушке из Глинного. Знаете Глинное? От нас недалече. Аграфеной ее звали. Очень он меня любил, да ведь человек молодой — не оставаться же ему холостым. И какая уж я ему могла быть подруга? А жену он нашел себе хорошую, добрую, и детки у них есть. Он тут у соседа в приказчиках живет: матушка ваша по пачпорту его
отпустила, и очень ему, слава Богу, хорошо.
Я, стало быть, вовсе не обвиняю ни монастырку, ни кузину за их взаимную нелюбовь, но понимаю, как молодая
девушка, не привыкнувшая к дисциплине, рвалась куда бы то ни было на волю из родительского дома. Отец, начинавший стариться, больше и больше покорялся ученой супруге своей; улан, брат ее, шалил хуже и хуже, словом, дома было тяжело, и она наконец склонила мачеху
отпустить ее на несколько месяцев, а может, и на год, к нам.
Девушек продержали в части до вечера. Испуганные, оскорбленные, они слезами убедили частного пристава
отпустить их домой, где отсутствие их должно было переполошить всю семью. По просьбе ничего не было сделано.
— Сказывают, во ржах солдат беглый притаился, — сообщают друг другу
девушки, — намеднись Дашутка, с села, в лес по грибы ходила, так он как прыснет из-за ржей да на нее. Хлеб с ней был, молочка малость — отнял и
отпустил.
Умный старик понимал, что попрежнему
девушку воспитывать нельзя, а
отпустить ее в гимназию не было сил. Ведь только и свету было в окне, что одна Устенька. Да и она тосковать будет в чужом городе. Думал-думал старик, и ничего не выходило; советовался кое с кем из посторонних — тоже не лучше. Один совет — отправить Устеньку в гимназию. Легко сказать, когда до Екатеринбурга больше четырехсот верст! Выручил старика из затруднения неожиданный и странный случай.
Мы должны были
отпустить трех
девушек и остались при одной Марфе с ее мужем.
— Ja, mein Herr [Да, сударь (нем.)], — сказала равнодушно и немного свысока экономка, усаживаясь в низкое кресло и закуривая папиросу. — Вы заплатиль за одна ночь и вместо этого взяль
девушка еще на одна день и еще на одна ночь. Also [Стало быть (нем.)], вы должен еще двадцать пять рублей. Когда мы
отпускаем девочка на ночь, мы берем десять рублей, а за сутки двадцать пять. Это, как такса. Не угодно ли вам, молодой человек, курить? — Она протянула ему портсигар, и Лихонин как-то нечаянно взял папиросу.
Он заманивал к себе в качестве прислуги молоденьких, часто несовершеннолетних
девушек из простонародья и через месяц
отпускал их домой, по-своему щедро наградив деньгами, и это продолжалось у него из года в год с непостижимой правильностью.
Несмотря на все эти утешения и доказательства, Сусанна продолжала плакать, так что ее хорошенькие глазки воспалились от слез, а ротик совершенно пересох; она вовсе не страшилась брака с Егором Егорычем, напротив, сильно желала этого, но ее мучила мысль перестать быть
девушкой и сделаться дамой. Как бы ни было, однако gnadige Frau,
отпустив Сусанну наверх в ее комнату, прошла к Егору Егорычу.
Отважный майор предлагал пригласить молодую
девушку в гости к бабушке и обвенчаться с ней без согласия Степана Михайловича, но Бактеева и Курмышева были уверены, что дедушка мой не
отпустит свою сестру одну, а если и
отпустит, то очень не скоро, а майору оставаться долее было нельзя.
Она прошла в комнату и осталась там до поры, пока Лунёв,
отпустив покупателей, не вошёл к ней. Он застал её стоящей пред «Ступенями человеческой жизни». Повернув голову навстречу Илье,
девушка указала глазами на картину и проговорила...
Она
девушка, а между тем делается матерью, — это, вероятно, распространится по всей Москве, и ей очень трудно будет оставить Елену начальницей женского учебного заведения; но в то же время она ни за что не хотела
отпустить от себя Елену, так как та ей очень нравилась и казалась необыкновенной умницей. «Ничего, как-нибудь уговорю, успокою этих старикашек; они сами все очень развратны!» — подумала про себя Анна Юрьевна.
Перечисляя федоровских гостей, с которыми мне впоследствии приходилось часто встречаться, начну с дам. Старики Префацкие нередко
отпускали гостить к брату двух дочерей своих: старшую Камиллу, брюнетку среднего роста с замечательно черными глазами, ресницами и бровями, с золотистым загаром лица и ярким румянцем. Это была очень любезная
девушка, но уступавшая младшей своей сестре Юлии, или, как ее называли, Юльце, в резвой шаловливости и необычайной грации и легкости в танцах.
Аян встал.
Девушка мучительно притягивала его; страдающий, восхищенный, он что-то шептал потрескавшимися от внезапного внутреннего жара губами, бледный, как холст. Борьба с собой была выше его сил — он взял руку Стеллы, быстро поцеловал ее и
отпустил. Поцелуй этот напоминал укус.
— Прозванье уж у нас ему, кормилец, такое идет: до девок, до баб молодых был очень охоч. Вот тоже эдак
девушку из Дмитрева от матки на увод увел, а опосля, как
отпустил, и велел ей на лешего сговорить. Исправник тогда об этом деле спознал — наехал: ну, так будь же ты, говорит, и сам леший; так, говорит, братцы-мужички, и зовите его лешим. А мы, дураки, тому и рады: с правителей-то его тем времечком сменили — посмелей стало… леший да леший… так лешим и остался.
— Отпустите-ка ко мне на это время Дунюшку-то, — сказала Марья Ивановна. — Ей бы было повеселее: у меня есть племянница ее лет, разве маленько будет постарше. Они бы подружились. Племянница моя
девушка хорошая, добрая, и ей тоже приятно было бы видеть у себя такую милую гостью, и Дуне было бы весело. Сад у братьев огромный, десятинах на четырех, есть где погулять. И купанье в саду, и теплицы.
Отпустите, Марко Данилыч, привезу ее к вашему возврату в сохранности.
— Gehe, mein Kind (ступай, дитя мое), — ласково
отпустила меня фрейлейн, и я в сопровождении
девушки спустилась в нижний этаж, где около столовой, в полутемном коридоре, помещались бельевая и гардеробная, сплошь заставленная шкафами.
Если родители не соглашались
отпустить дочь, то единственным средством оставался фиктивный брак, к которому в то время нередко и прибегали
девушки, стремившиеся к знанию.
Сделавшись графиней, она, конечно, ничуть не изменилась к ней и с согласия графа Алексея Андреевича, на которого не осталась без влияния задорная красота молодой
девушки, всюду таскала ее за собой в театры, на балы, и от себя не
отпускала по целым неделям.
Он
отпустил руку и сел, глядя на
девушку с тяжелой и упорной задумчивостью. В скулах у него что-то двигалось, бегал беспокойно какой-то шарик, но все лицо было спокойно, серьезно и немного печально. И опять он, с этой задумчивостью своей и печалью, стал неизвестный и, должно быть, очень хороший.
— Не правда ли, она восхитительна? — сказала она Пьеру, указывая на отплывающую величавую красавицу. — Et quelle tenue! [И как держит себя!] Для такой молодой
девушки и такой такт, такое мастерское уменье держать себя! Это происходит от сердца! Счастлив будет тот, чьею она будет! С нею самый несветский муж будет невольно занимать самое блестящее место в свете. Не правда ли? Я только хотела знать ваше мнение, — и Анна Павловна
отпустила Пьера.
В несколько дней княжна Марья собралась в дорогу. Экипажи ее состояли из огромной, княжеской кареты, в которой она приехала в Воронеж, брички и повозки. С ней ехали m-lle Bourienne, Николушка с гувернером, старая няня, три
девушки, Тихон, молодой лакей и гайдук, которого тетка
отпустила с нею.